«Наводя на всех ужас»
275 лет назад, 7(18) июля 1749 года Правительствующий сенат принял решение по делу о беспорядках в Москве, заставивших императрицу Елизавету Петровну прервать путешествие на богомолье; резкое недовольство рабочих, всерьез напугавшее самодержицу, было вызвано провалом многолетних попыток найти законным путем управу на владельцев фабрик; а возмущением трудящихся решили воспользоваться те, кто желал сменить власть в России.
«Сукны не подряжать»
Потребность армии в этом виде снабжения на протяжении многих веков называлась самой настоятельной. Так что поставки обмундирования и всего необходимого для его изготовления всегда были особой заботой первых лиц российского государства. Но во время правления царя Петра Алексеевича в ходе длительной Северной войны проблема получения нужного количества сукна, необходимого для изготовления форменной одежды, обострилась до крайности.
Отечественные казенные суконные фабрики работали из рук вон плохо, а для привычных закупок иноземного товара недоставало средств. И 16 января 1712 года царь продиктовал указ, с перечислением мер по подготовке новой военной кампании, где о закупках шерстяной ткани говорилось:
«Сукны не подряжать, а покупать у Русских на мундир».
Каких именно русских имел в виду монарх, было ясно из того же указа:
«Завод суконный размножать не в одном месте так, чтобы в 5 лет не покупать мундиру заморского».
Суть петровского плана отказа от зарубежных закупок формулировалась просто. Существующие и создаваемые казенные суконные заводы предписывалось «дать торговым людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в неволю». А в оплату за принудительно полученные производства купцы и собранные из них компании были обязаны ежегодно поставлять армии сукно в установленном количестве. Но, как указывал царь, «с легкостию, дабы ласково им в том деле промышлять было».
Самодержец и в последующие годы не отступал от выбранной линии в суконном вопросе. Так, 17 февраля 1720 года он подписал указ о передаче компании купцов из разных российских городов, во главе которой встали купец В. П. Щеголин и вяземский торговый человек К. В. Болотин, крупнейшего в стране казенного суконного завода в Москве близ Каменного моста, со всем, «что там ныне есть и оному заводу принадлежит».
А чтобы облегчить купцам освоение нового дела и подвигнуть их к расширению производства, «чтоб из-за моря в несколько лет вывоз сукна был пресечен», Петр Алексеевич повелел «вывоз овчинам и овечьей шерсти из России в другие Государства запретить под штрафом». Кроме того, компании Болотина со товарищи был предоставлен огромный для того времени кредит «на 3 года без процента 30 000 рублей», оплатить который предписывалось готовой продукцией.
Не забыл царь и о другой стороне дела.
Компанейщикам было предписано принимать на фабрику в ученики «свободных, а не крепостных». Но при этом не были забыты интересы работников:
«О платеже с оными учениками соглашаться им самим, и держать тех учеников только 7 лет».
Ограничение срока работы обученных суконщиков, как и необходимость договариваться с ними о размере оплаты, были невыгодны для фабрикантов, но монарх хотел, чтобы квалифицированные работники переходили на новые производства в других городах, и потому требовал «смотреть накрепко не токмо для своей им компанейщикам, но и для Государственной прибыли».
Так что насильно привлеченные к суконному делу купцы не могли ожидать от переданных им фабрик больших прибытков. О чем знаток истории XVIII века профессор В. И. Семевский писал:
«Петр Великий, поступавший энергически везде, где того требовали государственный нужды, считал возможным обратить производство сукон, так сказать, в обязательную повинность для купечества».
Передача казенных фабрик купцам продолжалась по тем же правилам и впредь. В 1724 году, например, созданный десятью годами ранее крупный «шерстяной завод» в Казани передали богатому купцу И. А. Микляеву. И он относился к этому дару государства именно как к обязанности, оставив, судя по тому, что писали работники этой суконной фабрики, неизменными все порядки, существовавшие прежде, от нормативов оплаты за работу до числа праздничных дней.
Работники Казанской суконной фабрики, благодаря приличным заработкам, имели в Суконной слободе собственные дома и сады. Они пользовались некоторыми правами самоуправления, выбирая из своей среды старост и судей, разбиравших их споры. А дважды в год, в храмовые праздники — Духов день и день Святого Харлампия, работы на фабрике прекращались, и суконщики предавались пиршествам и веселью. В собранных воспоминаниях фабричных рабочих о тех временах говорилось:
«Духов день праздновался обыкновенно целую неделю».
Но ничто хорошее не может длиться вечно.
«Немедленно из фабриканов выключить»
Перемены начались после кончины первого русского императора. «Фабриканы», как называли тогда владельцев производств, вскоре ощутили исчезновение железного контроля за всем и вся, и осознание того, что они несут «обязательную повинность», стало мало-помалу угасать. Пока повседневными государственными делами занимались птенцы гнезда Петрова, предприниматели не пытались радикально изменить существовавшее положение. Но после воцарения Анны Иоанновны начали искать способы для улучшения своего положения. Благо нужда в обмундировании была по-прежнему остра.
«Несмотря на содействие и поощрение со стороны правительства,— писал В. И. Семевский,— суконная промышленность развивалась сначала довольно туго, и потому в 1734 г. императрица Анна нашла нужным вновь вызывать особым именным указом людей «всякого чина», кроме однако крестьян, к устройству суконных фабрик компаниями; желающие завести их приглашались в сенат для предъявления своих условий, и им были обещаны не только денежные ссуды, но и другие привилегии».
Владельцы существующих суконных фабрик вместе с «содержателями» полотняных, парусиновых и прочих производств не преминули воспользоваться ситуацией и не раз подавали в Правительствующий сенат прошения, гласившие, что главной проблемой, мешающей увеличению выпуска продукции, является недостаток обученных рабочих. Ведь по петровскому указу 1720 года обучившегося нельзя было держать на фабрике более семи лет.
Причем некоторые из них, как жаловались «фабриканы», уходили из профессий вовсе.
В 1735 году их очередное прошение, в числе подписавших которое была вдова и наследница умершего к тому времени И. А. Микляева, было доложено императрице. Анна Иоанновна оценила то, что предприниматели просят не денег, а только дополнительных прав. И 7 января 1736 года утвердила указ, в котором говорилось:
«Всех, которые ныне при фабриках обретаются и обучились какому-нибудь мастерству, принадлежащему к тем фабрикам и мануфактурам, а не в простых работах обретались, тем быть вечно при фабриках».
Свободные люди теряли свободу. А тех, кто числился дворцовыми, архиерейскими, монастырскими и помещичьими крепостными крестьянами, владельцам фабрик дозволялось выкупить по твердо установленным ценам. К примеру, за семью с малолетними только детьми — 50 руб. За родившихся во время работы на фабрике детей плата не взималась.
При этом не были забыты и интересы казны. Деньги содержатели фабрик вносили в Сенат немедленно. А бывшие владельцы крестьян должны были доказать свое право собственности на крепостные души, явившись с подтверждающими документами в столицу. Так что передача им платы за людей могла тянуться долгие годы.
Одновременно владельцы фабрик получали права почти равные правам помещиков:
«Те мастеровые люди будут за ними крепостными»
В указе Анны Иоанновны предписывалось:
«А буде кто из определенных ныне на фабрики явятся невоздержаные и ни к какому учению не прилежные, о тех самим фабриканам по довольном домашнем наказании объявлять в Коммерц-Коллегии или в Конторе, откуда по свидетельству фабриканскому и мастеров за такое непотребное житье ссылать в ссылки в дальние города или на Камчатку в работу, чтоб другим был страх».
При мелких проступках разрешалось «оным фабриканам самим чинить им наказание при других их братьи».
Главным отличием содержателей фабрик от дворян-землевладельцев стало то, что статус «фабрикана» можно было утратить по результатам проверки исполнения всех предписаний. Но прежде всего из-за невыпуска требуемого властями количества продукции и ее качества:
«А кои явятся нерачительные или подложные фабриканы, таких немедленно из фабриканов выключить».
Получившие огромные права, но рисковавшие лишиться производств в любой момент предприниматели начали вести себя соответствующим образом.
«Все взыщется на нем с тяжким ответом»
Казанские суконщики оказались в числе первых, почувствовавших на собственной шкуре перемены в российском законодательстве. Фабрику после смерти в 1737 году вдовы И. А. Микляева унаследовал ее брат — А. И. Дряблов, который явно не считал, что имеет какое-либо отношение к введенной Петром I «обязательной повинности» перед государством.
В указе Анны Иоанновны ничего не говорилось об оплате труда и условиях работы на фабриках. Так что новый содержатель Казанской суконной фабрики начал наращивать прибыли за счет снижения выплат работникам.
А. И. Дряблов снизил оплату ткачам за аршин (0,71 м) изготовленной ими ткани с 6,5 коп. до 5, увеличив при этом ширину полотна. Снижены были расценки и рабочим других специальностей фабрики. Кроме того, содержатель начал взимать с работников плату за расходные материалы, называя это штрафом за испорченные инструменты. Ввел он и другие штрафы. А недовольных в соответствие с указом императрицы подвергли «довольному домашнему», но суровому телесному наказанию.
Возмущавшихся громче других содержатель фабрики 22 марта 1737 года отправил в Казанскую губернскую канцелярию для сдачи в солдаты.
На следующий день суконщики обратились с жалобой в губернскую канцелярию, но у А. И. Дряблова там, как считал известный казанский историк Е. И. Чернышев, были хорошо оплаченные «милостивцы». Поэтому ответа на жалобу не последовало, а фабрикану разрешили отдать присланных смутьянов в солдаты.
Однако предприниматель не учел того обстоятельства, что еще недавно переходившие с фабрики на фабрику самые квалифицированные рабочие, будучи грамотными, переписывались с прежними коллегами и были в курсе того, что происходило на других производствах. Он вряд ли знал, что всплеск недовольства в Казани происходил синхронизировано с Москвой. Там на суконной фабрике, где после кончины В. П. Щеголина основным содержателем стал К. В. Болотин, в ответ на притеснения работников 22 марта 1737 года началась забастовка.
Отказались работать и казанские суконщики. Их акция с требованием вернуть прежнюю оплату на первый взгляд имела серьезные шансы на успех. Ведь А. И. Дряблов заключил с Военной коллегией контракт на поставку в течение шести лет «мундирных сукон 300 000 аршин», и срыв выполнения армейского заказа грозил ему огромными неприятностями вплоть до потери прав на фабрику.
Но коллективный протест, грозивший срывом оборонного заказа, не на шутку испугал власти и в Казани, и в столицах.
В конце апреля 1737 года забастовку на Казанской суконной фабрике ликвидировали силовыми методами (москвичи продержались до 14 мая). Только после этого в Казанской губернской канцелярии началось рассмотрение жалобы суконщиков с привлечением всех заинтересованных сторон. Как нетрудно догадаться, принимавшие решение чиновники полностью встали на сторону А. И. Дряблова. Жалоба была признана ложной, и четырех подписавших ее работников наказали плетьми.
Материалы были направлены в Коммерц-Коллегию, куда в июне 1737 года подали челобитную казанские суконщики. И там на основании решения властей в Казани пришли к заключению, что основных зачинщиков забастовки следует отправить на каторжные работы, что и было исполнено. Содержатель Казанской суконной фабрики мог праздновать победу. Но радовался он, как и его коллеги в других городах, рано.
Суконщики не прекратили подавать жалобы.
Так, в 1738 году московская коммерц-контора сообщала в Коммерц-Коллегию о постоянных обращениях работников суконных фабрик, недовольных оплатой и условиями работы:
«Происходят непрестанные жалобы и споры и по некоторым просьбам уже и следствие производится».
А казанские суконщики отправили в Санкт-Петербург группу челобитчиков, на содержание которых в столице сбрасывались ежегодно по 30 коп. подавляющее большинство из 982 работников фабрики.
Но и на этом защитники своих прав останавливаться не собирались. Выпуск готовой продукции на суконных фабриках мало-помалу падал. Нарастить его не помогали ни новые отправки «подстрекателей» на каторгу, ни суровые телесные наказания. Наоборот, репрессии вызывали бегство рабочих с фабрик, причем лучших мастеров, отчего производство только снижалось. Об итогах этого противостояния в Казани Е. И. Чернышев писал:
«1740 год и предшествующие в производственном отношении были не особенно удачны, и к 1741 г. накопилась недовыработка в 50 с лишним тысяч аршин сукна, которую надо было пополнить в 1741 г.».
Воспользовавшись этим, ходоки казанских суконщиков в столице подали новую челобитную о своих обидах и нарушениях со стороны А. И. Дряблова. И Коммерц-Коллегия, видя, что прежними способами добиться увеличения выпуска сукна невозможно, 20 декабря 1740 года отправила в Казань распоряжение, в котором говорилось:
«А к содержателю А. Дряблову послать указ, дабы он своей фабрики мастеровым людям, пока по тому челобитью рассмотрено будет, задельные деньги производил против прежних дач без всяких являемых налог и обид, чтоб та его фабрика работою умножилась. Ежели же, паче чаяния, оная от каких непорядков или от малолюдства работных людей в какое повреждение придет, то все взыщется на нем с тяжким ответом».
Мало того, великая княжна Анна Леопольдовна — мать унаследовавшего трон Анны Иоанновны императора-младенца Иоанна Антоновича, ставшая после смещения герцога Эрнста Бирона правительницей-регентом Российской империи, распорядилась провести проверку всех суконных фабрик, что не предвещало их содержателям ничего хорошего.
«А камни выломались»
Комиссия по проверке суконных фабрик, приступившая к работе в марте 1741 года, обнаружила огромное количество недостатков — от значительного числа некачественных выпущенных тканей до отсутствия элементарного порядка в цехах. Профессор В. И. Семевский о результатах оценки этих помещений писал:
«При осмотре комиссиею суконных фабрик оказалось, что на большей части из них помещения, в которых производилась работа, были так дурно устроены, что «ткачи насилу и столько денного света имели, дабы тканье свое точно высмотреть», другие же работники пряли и чесали шерсть и стригли сукно в темноте. У некоторых фабрикантов строения так плохо чинились, что когда шел снег или дождь, начиналась течь, а в другое время через щели потолка сыпался песок и сор; полы не были выстланы ни досками, ни кирпичом, ни камнем, а если и были выстланы когда-то, то доски погнили, а камни выломались».
Члены комиссии обратили внимание и на то, что изготовители тканей на некоторых фабриках, доведенные низкой оплатой до отчаянного положения, ходят в обносках, а то и в лохмотьях.
В результате работы комиссии был подготовлен объемный «Регламент суконным и каразейным фабрикам» (каразея — грубая шерстяная ткань), где детально описывались все аспекты работы таких производств, вплоть до времени работы в летний и зимний период и платы за труд работникам фабрик. 2 сентября 1741 года регламент и все прилагавшиеся к нему документы были утверждены. Как считали многие отечественные историки, применение этих норм на практике помогло бы наладить работу фабрик. Хотя одни пункты регламента вызывали резкое недовольство содержателей, а другие предоставляли им полномочия, злоупотребление которыми могли свести на нет всю пользу от регламента.
Но 25 ноября 1741 года произошел дворцовый переворот. На трон взошла Елизавета Петровна, одним из первых решений которой стала отмена всего, утвержденного в предыдущее короткое правление. И не внедренный на фабриках регламент приказал всем долго жить.
Но дела суконщиков, казалось, пошли на лад. В немалой степени им помогло очередное самоуправство А. И. Дряблова, который в наказание за постоянные жалобы рабочих, по сути, взял в заложники их жен, включая беременных, и держал их в цепях, о чем в очередной челобитной, поданной в апреле 1742 года в Сенат говорилось:
«Да оной же Дряблов, захватя на фабрику жен наших, содержит в больших чепях безвинно, в том числе иные имеются и чреватые, и морит их гладом».
Подобные действия перебором даже для того сурового времени. Так что 17 августа 1742 года сенаторы вынесли решение в пользу работников фабрики. Содержателю фабрики предписали впредь платить работникам по тем тарифам, которые существовали во время казенного владения фабрикой и при И. А. Микляеве и его вдове. А. И. Дряблову приказали произвести расчет заработка рабочих, недоплаченного за пять лет, и выдать деньги без промедления. Помимо этого содержателю фабрики запретили привлекать суконщиков к любым работам, не относящимся к их обязанностям на производстве, чем он занимался постоянно. Запретили ему и отправлять кого-либо на каторгу по своей воле.
Этот указ имел тем большее значение, что на него могли ссылаться в своих челобитных суконщики с других фабрик. Но чтобы избежать новой волны челобитных, власти сами 29 сентября 1742 года распространили действие большей части принятых мер на фабрики в Москве.
Вот только А. И. Дряблов ничуть не собирался исполнять указ Сената. Он пошел в контрнаступление, поддержанное чиновниками Мануфактур-Коллегии, ведавшей с 1743 года затянувшимся конфликтом, о мотивах которых Е. И. Чернышев замечал:
«В Коллегии Дряблов прибегал к «проискам», связанным с подкупами коллежских чиновников».
Содействовали ему и старые друзья из Казанской губернской канцелярии, помогавшие в составлении жалоб, «подтверждении» приведенных в них сведений и немедленном исполнении всех полезных А. И. Дряблову указаний Мануфактур-Коллегии. Так что содержателю фабрики удавалось раз за разом уклоняться от выплат по указу Сената. Его долг рабочим оценивался в 15 584 руб., но в итоге он заплатил только 1375 руб.
Ходатаи рабочих, продолжавшие находиться в Санкт-Петербурге, испробовали все возможные способы добиться исполнения указа. Писали во все доступные инстанции, но дело застыло на мертвой точке. В 1748 году стало очевидно, что все законные пути для достижения цели исчерпаны.
«Стирал последние признаки личной свободы»
Не лучше обстояло дело и в Москве, где рабочие, по сути, почти ничего не добились. Некоторые историки считали, что роль детонатора в происшедшей вспышке недовольства сыграли принятые императрицей Елизаветой Петровной, начиная с 1742 года решения о подданных, требовавшие, чтобы «ни один без положения не оставался», о чем историк А. П. Барсуков писал:
«Закон стирал последние признаки личной свободы. Служилый человек должен был записаться в службу за государством, податной — в подушный оклад за всяким, кто только примет его и обяжется платить за него подушную подать. Люди, слывшие до того времени вольными и обязанные теперь непременно приискать себе господина, могли еще по крайней мере выбирать себе этого господина, по своему желанию, и входить с ним в некоторые условия закрепощения, но вскоре они лишились даже и этой, весьма скромной, льготы. Закон 14 марта 1746 года, предоставивший право иметь крепостных людей одному лишь малочисленному дворянству, окончательно стеснил свободных бедняков: они должны были теперь просить уже как милостыни, чтобы кто-нибудь из дворян взял их к себе в вечное рабство, с обязательством платить за них подати, а которые не успевали в этом, тех записывало к кому-либо само правительство по своему усмотрению или же ссылало для поселения в Оренбург, а то и в работу на казенные заводы».
Народ пытался голосовать против этих мер ногами:
«Крестьяне,— отмечал А. П. Барсуков,— протестовали против такого неестественного порядка вещей своим обычным способом: они толпами бежали от тягостей крепостного состояния в Астраханские и Оренбургские степи, в Сибирь, в Прибалтийские провинции, в Польшу, Пруссию и даже в бусурманскую Турцию.
Из оставшихся дома, одни покорно записывались в вечную и безусловную крепость, другие бежали «для вольных работ» на фабрики, заводы, но там попадали в пущую неволю к фабрикантам».
Избыток работников позволял содержателям фабрик в еще большей степени снижать оплату. Некоторые из них стали требовать, чтобы рабочие жили на фабриках, а произвольно назначенные деньги за проживание, отопление и питание вычитались бы из выплат за труд. Жительство на фабрике позволяло расширить использование работников в делах, не связанных непосредственно с производством. А также вовлечь в работу с мизерной оплатой их жен и детей. Кроме того, предприниматели настаивали на увеличении продолжительности рабочего дня и сокращении числа праздничных и выходных дней.
Свою роль сыграл и переезд в декабре 1748 года двора императрицы и всех правительственных учреждений из Санкт-Петербурга в Москву. На фоне роскошной жизни правящей элиты бедственное положение рабочих ощущалось ими еще болезненнее.
Невозможность добиться справедливости и получить выплаты по указу Сената, надо полагать, увеличило недовольство суконщиков в Москве.
Особенно оно усилилось после того, как исчезла самая последняя надежда.
На их челобитную Елизавете Петровне никакого ответа на последовало.
12 июня 1749 года содержатель Московской суконной фабрики Е. К. Болотин с компаньонами сообщили в Мануфактур-Коллегию, что «записанные при той фабрике, по силе именного указа 1736 года, работные люди, неведомо с каким умыслом, суконное дело оставили и упрямством своим работать не хотят, и за такою их остановкою, им никакими мерами сукон выставить и фабрики содержать не возможно». Из без малого тысячи рабочих на фабрике осталось 120 человек. Причем, как отмечал А. П. Барсуков, местонахождение пропавших всем было хорошо известно:
«Рабочие той фабрики вдруг оставили работу и разбрелись по московским харчевням и фортинам, наводя на всех ужас беспощадными грабежами и убийствами».
При первых данных об этих беспорядках императрица, совершавшая пешее паломничество из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, прервала его и вернулась в Первопрестольную. И в этом не было ничего странного. По словам того же историка, рабочих обоснованно боялись:
«Нужно сказать, что положение фабричных того времени было действительно отчаянное.
Это был готовый материал для всякой смуты, припасенный самим правительством».
Суконщиков с переменным успехом разыскивали по всей Москве. Но найденные и под конвоем приведенные на фабрику рабочие отказывались вернуться к станкам.
«По словам фабрикантов,— писал В. И. Семевский,— все они не хотели работать, пока не получат указа на челобитную, поданную ими государыне. Пятеро мастеровых, несмотря на попытку товарищей освободить их, были наказаны кнутом. К концу месяца 286 мастеровых начали работать, 127 отказывались от этого, а 586 все еще не вернулись из бегов. Сенат приказал из 127 (каждого.— «История») десятого бить кнутом и вместе с пятью прежде наказанными, заковав в кандалы, сослать в каторжную работу на счет фабрикантов; остальных же, наказав плетьми, силою принудить работать».
В указе Сената от 7 июля 1749 года описывались и меры наказания для тех, кто вернется или будет пойман впредь. Упоминались в нем и все основания для принуждения суконщиков к работе.
Неприятный инцидент был вроде бы исчерпан.
Но вскоре оказалось, что тогда же появился желающий использовать недовольство суконщиков в собственных целях.
Подпоручик И. А. Батурин подбивал некоторых товарищей и подчиненных поднять еще более масштабное восстание фабричных рабочих и сместить императрицу, возведя на трон наследника — великого князя Петра Федоровича. Он даже хвастался, что «у него-де готово фабричных с тридцать тысяч». Причем И. А. Батурин даже нашел способ встретиться сначала с егерями наследника престола, а затем и с ним самим.
Заговор, который был вполне обычным делом в эпоху дворцовых переворотов, не удался, хотя подпоручик и уверял соучастников в полной готовности к делу и в поддержке некоторых важных персон. Двое привлеченных донесли на него. Но поневоле возникает вопрос — поддержали ли бы такое предприятие фабричные работники?
Много позже, в 1774 году, при приближении войск Е. И. Пугачева к Казани вопрос о том, на чьей стороне окажутся суконщики, возник у местных властей и содержателей фабрики, о чем казанский собиратель воспоминаний Я. Посадский писал:
«Перед нашествием Пугачева на Казань обуянное страхом фабричное начальство, боясь мести и бунта своих мастеровых, задобривало их многими обещаниями, наградами и даже «волей», если они останутся спокойны и помогут спровадить из Казани вора Емельку. Были прекращены все работы на фабрике и производилась от владельца ее каждодневная даровая выдача вина и калачей как в самой фабрике, так и в Горлове кабаке».
Суконщики обещали оборонять город, но данная им пушка сделала только один выстрел и почему-то разорвалась. А сами рабочие, вяло посопротивлявшись противнику, присоединились к пугачевцам. В числе первых зверски убитых в Казани был потомок А. И. Дряблова.
